Олег. Я прочла его сообщение и истерично рассмеялась сквозь слезы.

«Привет, моя самая лучшая, самая любимая женщина на свете! Надеюсь, моя посылка тебя порадовала и у тебя все хорошо».

— Как же так, деточка, — сказала Татьяна Ивановна. — Эк тебе не повезло-то! Ну ничего, поживи у меня пока бесплатно месячишко-другой, а как денег заработаешь, так и заплатишь.

Ну, точнее, могла бы сказать, окажись я в сказке. Однако я не в сказке, да и Татьяна Ивановна — не фея-крестная.

На самом деле она заохала в трубку, запричитала:

— Охохонюшки, что делается-то! Ну ты звони, как будут деньги. Ежели еще не сдам комнатушку, сможешь жить.

Угу, обязательно.

Ну, хоть объяснила, как пройти к ближайшему отделению полиции, чтобы написать заявление о краже паспорта. Туда я и шла.

По пути вспоминала сообщение от Олега. Оно добило меня окончательно.

Такое ощущение, словно вселенная всячески проверяла, уверена ли я в решении больше не возвращаться к мужу. Мол, вот, он руку помощи тянет, протяни свою — и все проблемы быстро решатся.

Только вот я знала: не решатся. Наоборот, усугубятся.

Грешным делом даже подумала, что муженек каким-то образом и организовал эту кражу.

— Ну что, гражданочка, пойдемте, будем писать заявление, — обратился ко мне усатый полицейский в возрасте, когда я объяснила, зачем пришла и что случилось.

Он устало вздохнул, пригласил пройти в кабинет, а там подошел к столу и водрузил свое грузное тело на старенький стул.

Я мельком посмотрела на еще два точно таких же стола, за которыми сидели мужчины в форме, присела напротив и принялась отвечать на вопросы Николая Степановича Гришко. Ну, во всяком случае так гласила табличка на его столе.

— Мила Ремезова, — продиктовала имя и фамилию, чтобы их внесли в протокол.

— Людмила? — переспросил полицейский.

Я досадливо поморщилась. С детства не любила полную форму своего имени, поэтому сменила его на Милу, когда получала паспорт в восемнадцать.

— Нет, именно Мила.

Мужчина принялся заполнять какие-то бумажки, а я обводила взглядом нехитрую обстановку и старую мебель, которая не менялась десятилетиями. И очень походила на мебель в детском доме, в котором я выросла.

В памяти сразу всплыли воспоминания, как я пряталась за одним под одним из таких вот столов, а старшие мальчишки обступили меня, тыкали пальцами и смеялись в лицо: «Людка — дочь ублюдка! Людка — дочь ублюдка! Ха-ха-ха!»

Мне было лет шесть-семь, и я понятия не имела, что значило это слово, но оттого оно казалось еще более обидным.

Помню, как подбежала к нянечке, Елизавете Марковне, которую величала Лисаветой Маковной из-за проблем с дикцией, дернула ее за платье и зашептала:

— Няня, няня, а что значит ублюдок?

Лицо Елизаветы Марковны вытянулось, она задумчиво нахмурилась, взяла меня за плечи и сказала:

— Людочка, это... м-м-м... скажем так, плохой человек. Ты где это услышала? Не нужно так никого обзывать, хорошо?

Я медленно кивнула.

Получается, я дочь очень плохого человека. Так вот почему меня бросила мама и почему меня никто не хотел удочерять!

Я забилась в какой-то угол и горько плакала там до тех пор, пока меня не нашла няня.

— Плохая, плохая! — билась в истерике я, а Елизавета Марковна утешала меня как могла.

Именно с того дня я просила называть меня Милочкой.

— Гражданочка! — вырвал меня из воспоминаний громкий оклик. — Прочитайте и подпишите там, если все верно.

Пока я читала, полицейский обратился к коллеге:

— Михалыч, это уже третья кража за последние два дня. И, как назло, приметы, под которые подойдет чуть ли не каждый третий парень.

— Видео с близлежащих камер уже отсматривают, поймаем скоро, — густым басом отозвался лысый Михалыч. — Недолго ему осталось бегать.

— А деньги вернут? — обрадовалась было я.

— Какие деньги? — покачал головой Николай Степанович, наморщил усы. — Забудьте.

«Забудешь тут, как же...»

Полицейский заметил, как опустились мои плечи, и внимательно на меня посмотрел. Уж не знаю, что увидел, но неожиданно спросил, перейдя на «ты»:

— Тебе хоть есть на что добраться домой?

Я опустила голову и тяжело вздохнула, еле слышно прошептала:

— Нет.

— М-да, — почесал затылок он, засунул руку в карман штанов и вытащил помятую сотню.

— Держи, горемыка.

«Дожилась...»

Я подняла повлажневший взгляд на Николая Степановича.

— С-спасибо!

— Да ладно тебе, — махнул рукой полицейский, будто смутился. — На вот.

И протянул мне бумаги.

— Временное удостоверение и талон. Теперь тебе в МВД по прописке.

Вскоре я вышла из здания, еле передвигая ноги, и опустилась на ближайшую лавочку.

И куда теперь идти? В душе нестерпимо громко и отчаянно выли волки, и очень хотелось завыть с ними вслух...

Я машинально провожала прохожих пустым взглядом, рассматривала трещинки на лавочке, а потом подняла взгляд на стоявший чуть поодаль большой билборд.

Оттуда на меня смотрел улыбающийся розовощекий малыш. «Поможем детям вместе!» — гласила надпись.

«Поможем... детям... детям... поможем...»

Вот не зря говорят: если перед тобой закрылась одна дверь, где-то точно открылась другая.

Волки внутри притихли.

Я вздохнула полной грудью и даже немного распрямила плечи. Кажется, проблема с жильем решена — хотя бы на первое время.

Глава 6

Я смотрела на небольшой, покрытый голубой краской домик с резными ставнями и нервно кусала губы. Небольшое строение в лучах заката казалось немного сказочным.

Жаль, не под стать моему настроению.

Интересно, дома ли няня? Дозвониться ей я так и не смогла, пришлось сразу ехать.

Я прикипела к строгой, но чуткой воспитательнице как раз после случая с обидной обзывалкой. Она ко мне тоже прикипела, хоть и старалась не выставлять это напоказ, не выделять среди остальных детей.

Елизавета Марковна в тот день заглянула мне прямо в душу, погладила по волосам и заявила:

— Людочка, нужно быть очень сильной, чтобы никто не мог тебя обидеть. — Чуть качнула головой и добавила: — И умной, чтобы выбиться в люди.

Эти наставления запомнились мне на всю жизнь.

Я вообще была обязана няне очень многим. Помню, как она украдкой прижимала меня к своей пышной груди, когда никто не видел. А я крепко обнимала ее своими тонкими ручонками в ответ, чувствовала ее тепло и млела, таяла от этой нехитрой ласки, словно апрельская сосулька. Каждое такое объятие потом еще долго лелеяла и смаковала ночами.

И теперь мне было немного совестно. Ладно, много.

Я не звонила Елизавете Марковне уже несколько месяцев, хотя до этого обязательно разговаривали каждую неделю. И в гости давненько к ней не наведывалась. Не знаю, как так получилось. Преддипломная суета затянула.

А тут нате вам, явилась не запылилась: «Пустите пожить!»

Ее муж, дядя Егор, конечно, не обрадуется. Он вообще почему-то не очень любил, когда жена общалась с кем-то из бывших воспитанников.

Однако попытка не пытка, так? Даже неделя в моей ситуации — уже дар небес. А уж косые взгляды дяди Егора я как-нибудь переживу. Главное, чтобы няня пустила.

Я скрестила пальцы на левой руке, а правой робко потянулась к звонку справа от калитки, пару секунд помедлила и нажала на кнопку.

Время шло, а открывать никто не спешил.

Когда уже собралась уйти, входная дверь скрипнула.

— Иду-иду! — звонко прокричала Елизавета Марковна.

Она приложила ладонь козырьком ко лбу, чтобы увидеть визитера сквозь лучи уходящего солнца.

Наверное, так и не смогла разглядеть, потому что ахнула, открыв калитку:

— Милочка?! Девочка моя!

Я бросилась к ней в объятия. И не сдержала слез.

Да что ж такое-то? Я за последние сутки рыдала больше, чем за последние лет десять вместе взятые!

«Соберись!» — приказала себе мысленно и улыбнулась няне сквозь слезы.